Двенадцатая карта - Страница 66

Вскоре они стали встречаться. В конце концов правда о сломанной руке все-таки выплыла, и как-то раз в выходной Томпсон нанес визит ее прежнему мужу. Спустя некоторое время Джин сказала, что произошло чудо: ее бывший уехал из города и даже перестал звонить, хотя прежде не реже раза в неделю, напившись, терроризировал девочек по телефону, на чем свет стоит понося их мамашу.

Еще через месяц Томпсон перебрался к ним жить.

Джин и ее дочерей такое положение дел вполне устраивало. Еще бы: в их жизни появился мужчина, который на них не кричал, не порывался побить ремнем, платил за квартиру и домой приходил вовремя – чего еще в жизни нужно! (Тюрьма научила Томпсона не ставить высоких планок.)

Это устраивало их, устраивало его – человека, у которого есть жена или подруга с детьми, заподозрить всегда труднее, чем одиночку.

Однако была и другая причина, более важная, чем простая необходимость обеспечить себе прикрытие и домашний уют. Томпсон Бойд ждал. Ждал, когда возвратится то, чего ему так давно не хватало, верил, что такая женщина, как Джин Старк, нетребовательная и без лишних иллюзий, поможет вновь обрести утерянное.

Томпсон Бойд ждал, когда к нему вернется способность чувствовать, как восстанавливается кровообращение в затекшей ноге.

У него сохранилось много воспоминаний о детстве в Техасе: образы родителей и тети Сандры, двоюродных братьев и школьных друзей. Вот он смотрит по телевизору игру футбольной команды Техасского университета; сидит за дешевым электроорганом, нажимая кнопки аккордов-трезвучий, а его тетка или отец старательно, насколько позволяют толстые пальцы (наследственная черта всей семьи), выводят мелодию; напевает «Вперед, воители Христа», «Повяжи желтую ленту» или тему из «Зеленых беретов»; играет «в червы»; учится работать с инструментами в уютной мастерской отца; идет вместе с ним по пустыне, любуясь закатом, с интересом разглядывая пласты застывшей лавы, наблюдая за койотами, за гремучниками, чьи движения как музыка, а укусы несут мгновенную смерть.

Он помнил ежедневные домашние ритуалы: как мать собирала ему бутерброды, загорала на солнце, выметала из двери трейлера вездесущую пустынную пыль, сидела во дворе с подругами на алюминиевом табурете; как отец коллекционировал виниловые пластинки, проводил выходные с сыном, а в будни работал на буровых; помнил, как по пятницам они ездили в кафе «Золотой свет», что на 66-м шоссе, за «харлибургерами» и чипсами, и как гремел в машине техасский свинг.

Нет, тогда Томпсон Бойд еще чувствовал.

Даже в тяжелые времена, когда июньский смерч сорвал и унес их трейлер, лишил его мать руки и чуть не лишил жизни, когда по северному Техасу, как пыльная буря из Оклахомы, прокатилась волна увольнений и отец потерял работу, даже тогда Томпсон не знал равнодушия.

И уж точно не оставило его равнодушным то, как мать всхлипнула и закусила губу, когда какой-то мальчишка на улице в Амарилло обозвал ее однорукой. Томпсон выследил наглеца и навсегда отбил у него охоту смеяться над кем бы то ни было.

Затем настали годы тюрьмы. Именно там, в провонявших лизолом бараках, его чувства незаметно сковало оцепенение. Оцепенение настолько глубокое, что у него даже не шевельнулось сердце, когда пришла весть, что родителей вместе с тетей сбил грузовик, водитель которого уснул за рулем. Уцелел только набор для чистки обуви, который Томпсон смастерил отцу на сорокалетие. Уже после тюрьмы, выследив бывшего охранника Чарли Такера, Томпсон совершенно безучастно наблюдал за его предсмертной агонией: как от затянутой на шее петли багровеет лицо, как тот отчаянно пытается ухватить руками веревку.

Он ничего не чувствовал ни когда смотрел, как безжизненное тело охранника, медленно вращаясь, покачивается на веревке, ни когда расставлял на земле под его ногами свечи, чтобы представить убийство делом рук какого-нибудь психопата-сатаниста, ни когда, распрямившись, заглянул в остекленевшие глаза.

Онемение…

И все же Томпсон считал, что сможет себе помочь. Ничего сложного, все равно что починить дверь в ванную или укрепить расшатавшиеся перила. (И то и другое – всего лишь задачи, вся разница в порядке величины.) Джин и девочки помогут чувствам вернуться, надо только следовать распорядку, делать то, что делают все нормальные люди – те, которые чувствуют: раскрашивать стены в комнатах у детей, смотреть вместе с ними их любимый телесериал, устраивать в парке по выходным семейные пикники… приносить им то, чего они просят: «вишня, виноград, молоко, вишня, виноград, молоко». Можно от случая к случаю и крепкое словцо пропустить. Потому что люди ругаются, когда злятся, а кто злится, тот чувствует.

Этим же объяснялась его привычка насвистывать. Он считал, что музыка поможет ему вновь стать таким, каким он был до тюрьмы. Люди, которым нравится музыка, не безразличны. Люди, которые могут красиво свистеть, способны на чувства. У таких людей, конечно, должна быть семья. Такого человека можно остановить на улице и дружески с ним поговорить, ему можно запросто предложить чипсы или вместе послушать музыку… Что скажешь, сынок, не правда ли, эти ребята здорово играют?

Надо только все делать по правилам, и онемение отступит, чувства вернутся сами собой.

Но давало ли это желаемый эффект? Программа, призванная возвратить чувствительность, – свист, ругательства, смех, проговаривание того, что следует повторять… «вишня, виноград, молоко»? Пожалуй что да. Ему вспомнилась женщина в белом костюме, ее размеренный ритм – туда-сюда, туда-сюда. Он мог бы сказать, не покривив душой, что ему нравилось за ней наблюдать. Он даже почувствовал легкое удовольствие. Очень неплохо.